Главная
Новости
Афиша
Фото
Театр
Кино
Видео
Пресса
Форум
Гостевая

 

"Собрание слов. Большое интервью Даниила Страхова".

МАКСИМОВ: Даниил Страхов сегодня у нас в гостях. И я хочу сейчас прочитать такие слова: Экстраординарный музыкально-драматический проект Натальи Семеновой "Магия музыки. Магия слова" состоится 22 марта в Московском международном Доме музыки. В нем участвует Дмитрий Назаров, (который не так давно сидел на вашем месте), Сергей Шнырев и вы. Что это за проект?

СТРАХОВ: Там участвуют не только вышеперечисленные актеры, там также участвует Алексей Айги со своей прекрасной музыкой и со своим замечательным оркестром. Музыка, которую он там исполняет, оригинальна, то есть, написана специально для этого проекта. Это стихи разных поэтов соответственно в исполнении трех разных артистов, которые перемежаются оригинальной музыкой Айги, а также органной музыкой и также живой. Это такой, ну, для меня вообще новая проба.

МАКСИМОВ:  Что за поэты?

СТРАХОВ:  Поэты самые разные, начиная от Бродского, от Блока, заканчивая Рыжим, Гандлевским, Кенжеевым. То есть, на самом деле, у каждого из нас есть свои любимцы, причем время от времени эти любимцы меняются, и когда я прочитал некий сценарий этого проекта, мне показалось, что это невозможно, невозможно соединить Блока с Рыжим. Ну, это как-то совсем, ну, вообще в никуда. Казалось, какая-то в этом профанация. Оказалось, совсем наоборот. Наталья Семенова как-то смогла нас объединить и удивительным образом это зазвучало. Как бы про что, сказать сложно, потому что, когда три актера читают стихи, про что? Про все.

МАКСИМОВ:  А вы читаете кого?

СТРАХОВ:  Я  читаю Рыжего,  Самойлова, Кенжеева, Гандлевского, наверняка кого-то еще забыл.

МАКСИМОВ:  Я вам хочу сказать, что Рыжий и Самойлов объединяются так же тяжело, мне кажется. Это ваш выбор?

СТРАХОВ:  Да, это мой выбор.

МАКСИМОВ: По принципу - самое любимое только для вас.

СТРАХОВ: Вы знаете, нет, не только по этому принципу. Эти стихи каким-то образом отфильтровались сами по себе, потому что Самойлов тоже разный. И помимо некоего внутреннего развития всего спектакля есть еще развитие каждого из трех  поэтов, трех чтецов, трех актеров, и все это как-то уложилось в результате в мое внутреннее развитие. Если я начинаю с  Самойлова, молодого Самойлова  "Два мальчика, два тихих обормотика", а заканчиваю какими-то довольно серьезными трагическими стихами Рыжего,  все укладывается в какую-то свою историю.

МАКСИМОВ:  Вы понимаете, что на моем месте любой человек бы вам сейчас сказал: вы нам, наверное, что-нибудь прочитаете?  Тут совершенно не надо быть очень умным, чтобы это предложить. Я хочу сказать, что просто, поскольку это радио, а не телевизор, чтобы не возникало паузы, что вот сейчас Данила взял текст, напечатанный на бумажке, вот это такой важный момент.

СТРАХОВ:  Напечатанный на бумажке, потому что, конечно, не хочется запнуться, потому что есть волнение.

МАКСИМОВ:  Нет, я к тому, что не на гаджете, а перепечатанный на компьютере текст.

СТРАХОВ:  Ну, не от руки написанный. Наверное, сложно начать и с Рыжего, и с Самойлова, а я начну с того, с чего начать еще сложнее - с Гандлевского, которого мало, на самом деле, кто знает.

МАКСИМОВ:  Если поэт может быть известным в наше время, то Гандлевский один из самых известных.

СТРАХОВ:

Среди фанерных переборок
И дачных скрипов чердака
Я сам себе далек и дорог,
Как музыка издалека.
Давно, сырым и нежным летом,
Когда звенел велосипед,
Жил мальчик – я, по всем приметам,
А, впрочем, может быть, и нет.
- Курить нельзя и некрасиво…
Все выше старая крапива
Несет зловещие листы.
Марина, если б знала ты,
Как горестно и терпеливо
Душа искала двойника!
Как музыка издалека,
Лишь сроки осени подходят,
И по участкам жгут листву,
Во мне звенит и колобродит
Второе детство наяву.
Чай, лампа, затеррасный сумрак,
Сверчок за тонкою стеной
Хранили бережный рисунок
Меня, не познанного мной.
С утра, опешивший спросонок,
Покрыв рубашкой худобу,
Под сосны выходил ребенок
И продолжал свою судьбу.
На ветке воробей чирикал -
Господь его благослови!
И было до конца каникул
Сто лет свободы и любви!

МАКСИМОВ: Скажите, вы еще что-то почитаете нам?

СТРАХОВ: Еще? Подряд?

МАКСИМОВ: Ну, давайте подряд, а потом я вас спрошу.

СТРАХОВ: А, как вы. Хорошо.

МАКСИМОВ: Хорошо, мне понравилось просто, вот так хорошо сидишь, слушаешь хорошие стихи, хорошее дело.

СТРАХОВ:

В Свердловске живущий,
Но русскоязычный поэт,
Четвертый день пьющий,
Сидит и глядит на рассвет.
Промышленной зоны
Красивый и первый певец
Сидит на газоне,
Традиции новый отец.
Он курит неспешно,
Он не говорит ничего.
Прижались к коленям его
Печально и нежно
Козленок с барашком,
И слез его очи полны.
Венок из ромашек,
Спортивные, в общем, штаны
Кроссовки и майка -
Короче, одет без затей,
Чтоб было не жалко
Отдать эти вещи в музей.
Следит за погрузкой
Песка на раздолбанный ЗИЛ -
Приемный, но любящий сын.
Поэзии русской.

МАКСИМОВ: Это чьи стихи?

СТРАХОВ: Это Рыжий.

МАКСИМОВ: Скажите, пожалуйста, мне всегда было интересно, это же такой все равно спектакль – чтение стихотворений, это тоже такой выход к зрителю. Вы это все ставите сами себе или есть люди, которым вы читаете, и они вам что-то режиссируют?

СТРАХОВ: Ну, конечно, нас всех объединила Наташа Семенова. Но если говорить про какую-то внутреннюю кухню, то здесь, конечно, постольку поскольку я читаю от себя, от первого лица, какие-то ее ощущения и призывы я взял, а что-то все-таки сделал по-своему. Я имею в виду внутреннюю вот эту какую-то структуру того, как я это делаю.

МАКСИМОВ: То есть, в данном случае нельзя говорить, что вы к этому относитесь, как к роли, когда есть роль, есть режиссер и так далее?

СТРАХОВ: Ну, это, конечно же, ну, любая роль все равно это трансляция себя, понимаете, здесь какая-то очень тонкая грань и не всегда ее видно. В частности, допустим, Дмитрий Назаров выходит в костюме, Сережа Шнырев выходит в пиджаке, а я выхожу, ну, я не скажу в каких-то лохмотьях, но мой костюм, он совсем какой-то другой, он, скорее, куда-то относится к какому-то совсем неформальному общению, в нем нет официоза, в нем нет ощущения рампы, я стараюсь в этом смысле быть ближе к зрителю, потому что и стихи у меня такие, они совсем без подачи.

МАКСИМОВ: Объясните мне фразу "Любая роль - трансляция себя". Вот берем, вашу, наверное, одну из самых известных ролей, если не самую известную, Исаева молодого. Это тоже трансляция себя?

СТРАХОВ: Конечно.

МАКСИМОВ: Это требует объяснения.

СТРАХОВ:  Актер - это проводник или полупроводник, как хотите, каких-то идей, разумеется, режиссерских, сценарных. Если брать первоисточник - драматургических. Но, помимо всего прочего, он это пропускает через себя. И одну и ту же роль, иначе бы не было вообще разговора, предмета для обсуждения, можно сыграть миллионом разных способов.

МАКСИМОВ: Но это же Вам режиссер говорит способ?

СТРАХОВ:  Но играю-то я. Мало того, как мне кажется, есть разные способы сотрудничества. Бывает диктаторский способ, я не знаю, там Ларс фон Триер, когда, в общем, этот человек с какой-то такой художественной волей и пониманием того, что нужно, то, наверное, правильнее и лучше подчиниться и полностью довериться ему. Есть сотворчество.

МАКСИМОВ:  А Урсуляк? Урсуляк - это режиссер фильма "Исаев", кто не в курсе.

СТРАХОВ: Я в очень многом шел за ним. В очень многом. Но, помимо этого… Вообще, сама по себе роль молодого Штирлица, она сопрягала во мне, затрагивала очень многие личностные струны. Расставание с отцом, ощущение потерянности от времени, от самого себя вот в этом пространстве, одиночество, сознательный выбор этого одиночества, в каком-то смысле, метафизическом смысле этого слова. Поэтому, конечно, подчиняясь Урсуляку, я, тем не менее, транслировал себя.

МАКСИМОВ: Почему, вот сейчас вы перечислили вещи, вы сказали - потерянность во времени. Ощущение, что вы - человек, который в это время чувствует себя прекрасно, чудесно и замечательно.

СТРАХОВ: Я чувствую себя прекрасно и замечательно, потому что я жив, здоров, потому что у меня есть работа.

МАКСИМОВ: А почему вы говорите, что вы потеряны во времени? Что эта близкая вам тема потерянности во времени?

СТРАХОВ: Потому, что я сознательно от этого времени ухожу. Я ухожу от каких-то знаков этого времени.

МАКСИМОВ: Например?

СТРАХОВ: Мне давно неинтересны какие-то сборища публичные, актерские, в той или  иной форме, окрашенные теми или иными, я не знаю, начиная от гламурных и заканчивая просто, какими-то актерскими междусобойчиками. Мне все это давно неинтересно, и я от всего от этого закрываюсь. Мне это все, по сути, уже незнакомо. В каком-то смысле, я сам себя для сегодняшнего времени, для сегодняшнего вот этого современного пространства, закрыл и как бы потерял это. Некая аллегория, если хотите.

МАКСИМОВ: А вам вот это неинтересно. А интересно?

СТРАХОВ: Хороший вопрос. Мне интересен мой мир.

МАКСИМОВ: То есть, вы сами себе интересны?

СТРАХОВ: Мне интересен я сам, да, совершенно верно. То есть, я, говоря психологическим языком, интроверт, нежели чем экстраверт. Я "космос" ищу в себе, в своих размышлениях, в очень узком круге людей, которые меня окружают, в своем доме. Я перестал искать его вовне и всячески его оберегаю. И в силу многих обстоятельств, бывало по-разному, я много раз сомневался в правильности этого всего. И даже с удивлением сейчас, через какие-то пятые руки, до меня доходят какие-то разговоры других людей, которые по-прежнему считают, что я мастак ходить на какие-то вечеринки. Это так смешно для меня, потому что меня там не было пятнадцать лет, с момента выхода "Бедной Насти". Мне гораздо интереснее другое. Вот, читать стихи, гулять с собакой.

МАКСИМОВ: А чем тогда подпитывается человек, который… А какая у вас собака?

СТРАХОВ: Лабрадор.

МАКСИМОВ: Ой. Чудо такое замечательное.

СТРАХОВ: Белый, белый лабрадор.

МАКСИМОВ: Скажите, когда человек говорит, я очень уважаю такую позицию, человек говорит: "Я интересен сам себе. Я сам для себя космос". Но тогда возникает вопрос: "А откуда питаться?" Чтобы не замкнуться в себе, ты же должен…

СТРАХОВ: Да, да, это проблема. Это большая проблема.

МАКСИМОВ: И откуда?

СТРАХОВ: А Бог его знает. У меня нет какого-то рецепта по этому поводу. Конечно, чтобы не закиснуть, нужна подпитка, и эта подпитка, она, во-первых, обеспечивается работой. Ты волей-неволей входишь в новый материал, ты встречаешься с новыми людьми, с новыми режиссерами, с новыми партнерами. Это неформальное общение, я в этом смысле стараюсь быть неформальным человеком. Это не значит, что я настолько замкнут в себе, что не успеваю рассмотреть, и не имею такого желания рассмотреть собеседника. Это совсем не так. Но я перестал тешить себя иллюзией, что я могу познать этот мир, отдавая себя ему в этой вот московской суете.

МАКСИМОВ: А такая иллюзия была?

СТРАХОВ: Она, я думаю, есть у многих артистов.

МАКСИМОВ: Нет, у вас она была?

СТРАХОВ: Думаю, да.

МАКСИМОВ: А что такое произошло в вашей жизни, что она исчезла?

СТРАХОВ: Произошло несколько каких-то личных событий, которые что-то изменили во мне.

МАКСИМОВ: Нельзя говорить?

СТРАХОВ: Нельзя, да.

МАКСИМОВ: Хорошо, не будем.

СТРАХОВ: Потом, наверное, какие-то заложенные во мне в самом механизмы, они сработали в этот момент, и уже начался какой-то такой обратный отсчет. И тут главное было только слушать себя. Слушайте, только, знаете что, Андрей, очень бы не хотелось, чтобы наш разговор ушел в какую-то такую, знаете, монашескую стезю, что я прямо такой схимник. Это не так.

МАКСИМОВ: Нет, вы понимаете, Даня, задача моих программ, любых, и тех, которые я делаю на "Маяке", и тех, которые я делаю на канале "Культура" - понять человека. Вот, собственно, все, что я пытаюсь сделать, потому что, мне кажется, ничего более интересного, чем люди, нет. И я буду продолжать вас понимать, но после небольшой паузы.

МАКСИМОВ: Даниил Страхов у нас в гостях. Андрей Максимов с вами беседует. А почему вас пугает вот это? Вы сейчас сказали, что не надо, что вы не монах. Почему вас так пугает?

СТРАХОВ: Меня это совершенно, меня это совершенно…

МАКСИМОВ: Артист-монах - это вообще классно. Это очень интересно.

СТРАХОВ: Это, конечно же... Я просто...

МАКСИМОВ: Молодой Штирлиц - монах.

СТРАХОВ: Я не хочу, понимаете, чтобы кто-то из наших слушателей подумал, что я пытаюсь поставить на себе такое клеймо, такой штамп. Это совсем не соответствует действительности. В частности, вот вы в первой части нашего разговора затронули тему того, как не закиснуть. С одной стороны, работа, говорю я. С другой стороны, сам себя ловлю на слове, что за последние три или, даже, может быть, больше - четыре года, я в театре не сделал, вот помимо этого стихотворного проекта, который будет 22-го числа, я не сделал ничего нового. И это тоже проблема. Это серьезная проблема, чтобы не закиснуть, потому что…

МАКСИМОВ: Почему вы не сделали ничего нового? Вы работаете в театре на Малой Бронной?

СТРАХОВ: Давайте, я отвечу вам честно. Я работаю в театре на Малой Бронной на контракте.

МАКСИМОВ: На контракте - это значит, что вы не получаете зарплату, а получаете одноразово, как это называется?

СТРАХОВ: Я даже не знаю, как это сейчас называется, у меня составлен контракт. То есть, я, короче говоря, не член труппы в данный момент времени. Я мастак уходить из театра на Малой Бронной, и потом туда возвращаться. Вот в данный период времени, формально, моя трудовая лежит дома.

МАКСИМОВ: А почему?

СТРАХОВ: Потому что, когда в театре на Малой Бронной начали происходить известные процессы, когда в очередной раз позиция художественного руководителя, очередного, скажем так, художественного руководителя театра, стала не совпадать с позицией многих актеров, и, когда начались волнения, треволнения и склоки, я, как человек, который занимает третью позицию по этому вопросу, мое мнение не совпадает с мнениями ни одной из сторон, решил, что честнее всего выйти из юридического круга людей, которые, связаны с театром на Малой Бронной, и занять независимую позицию не только с точки зрения ментальности, но и с точки зрения просто своего места.

МАКСИМОВ: Значит, есть режиссер, который считает, что нужно вести театр вот в эту сторону, и есть актеры, которые считают, что надо вести его не в эту сторону. А какая может быть третья позиция?

СТРАХОВ: Я считаю, что и те, и другие неправы.

МАКСИМОВ: А как? Либо туда, либо сюда?

СТРАХОВ: Нет. Путей очень много. Куда - я не знаю. Я не говорю о том, что я знаю, что я - Моисей, что я указываю путь, вот опять-таки, да, этого нет.

МАКСИМОВ: Вы не Моисей. Хорошо. Это уже результат нашего эфира. Мы выяснили, что вы не Моисей.

СТРАХОВ: Но все, что там сейчас происходит, и все те процессы, которые там наблюдаются, с моей точки зрения... Я, короче говоря, самоустранился от всего от этого. Именно для того, чтобы не обсуждать это, я и совершил подобный шаг.

МАКСИМОВ: Скажите, а это такой проклятый театр? Что с ним все время происходит? Потому что такой, например, талантливый, как мне казалось, человек, как Трушкин, приходит в этот театр, ставит, на мой взгляд, худший свой спектакль, вообще сказать - запредельный, и уходит из этого театра. Там приходят какие-то люди. Лев Константинович Дуров возглавляет, потом не возглавляет. Приходит Женовач. Уходит. Это почему так происходит?

СТРАХОВ: Ну, я не знаю, почему это происходит. Мне в какой-то степени повезло с театром на Малой Бронной, потому что я отдал этому театру много сил и много времени, и в разные года, начиная от "Портрета Дориана Грея", можно по-разному относиться к художественной составляющей этого спектакля, но то, что для меня этот спектакль был очень хорошим, и правильным каким-то, и серьезным стартом, если говорить про некую театральную известность, помимо, разумеется, "Петербурга" в замечательном совершенно театре им. Гоголя на малой сцене, и заканчивая опять-таки Бронной, "Варшавской мелодией" и "Ревизором". Меня с Бронной связывают теплые, замечательные отношения, с людьми, которые там работают, с цехами, с монтировщиками, с гримерами, реквизиторами. Там совершенно замечательная команда людей. Что касается проклятости...

МАКСИМОВ: А что тогда происходит?

СТРАХОВ: А Бог его знает? Я не знаю. Я не могу ответить на этот вопрос. Понимаете, вот именно для того, чтобы на этот вопрос не отвечать, я оттуда...

МАКСИМОВ: Вы и ушли.

СТРАХОВ: Я оттуда не то чтобы ушел, я устранился юридически. Чтобы иметь какое-то..., как это называется? Иммунитет.

МАКСИМОВ: А почему вы четыре года ничего не играли? Вы не можете придти? Или у вас нет предложений, или вам неудобно? Вы не можете придти к Голомазову и сказать: "Я хочу сыграть... та-та-та-та".

СТРАХОВ: Я хочу, чтобы он мне предложил сыграть "та-та-та-та". А он не предлагает. Или предлагает то, что, с моей точки зрения мне не "та-та-та-та".

МАКСИМОВ: И? Нет, ну как же?

СТРАХОВ: И после того, как Антон Яковлев предложил мне в театре "Et-Cetera" "Драму на охоте" по Антону Павловичу Чехову, в общем, пока ничего нового не происходит. Предложения есть, в основном антрепризного порядка, которые меня тоже не удовлетворяют. Опять-таки, тешить себя какими-то иллюзиями, как многие актеры, организовывать свою компанию, заниматься саморежиссурой, мне не хочется. Я жду чего-то другого. Может, дождусь.

МАКСИМОВ: А что такого должно быть в роли, чтобы артист Даниил Страхов сказал "Да"?

СТРАХОВ: Ну, должно внутри что-то щелкнуть и все. Это может произойти на совершенно разном материале. Это сочетание материала, режиссера, площадки, предполагаемых партнеров, а, может быть, даже и этого всего не будет, а будут только два человеческих глаза напротив, как вот вы сейчас сидите. И стопка листов с каким-то материалом. И я вдруг почувствую, что это то, что мне сейчас нужно.

МАКСИМОВ: Это так же, как в любви - объяснить невозможно?

СТРАХОВ: Невозможно, как точно так же невозможно объяснить, почему ты соглашаешься на какое-то там кинопредложение, а на какое-то нет. Это интуиция, это вот сочетание каких-то вот, совершенно странных вещей.

МАКСИМОВ: А деньги играют роль?

СТРАХОВ: Играют, но не главную.

МАКСИМОВ: Вот это надо объяснить.

СТРАХОВ: Ну, допустим, бывает так, что очень деньги нужны, прямо очень нужны деньги. Но ты понимаешь, что несмотря ни на какие деньги, ты не сможешь в этом участвовать.

МАКСИМОВ: Бывают ситуации, когда не очень нужны деньги?

СТРАХОВ: Бывают ситуации, когда это не является какой-то серьезной проблемой в данный момент. Когда ты не в долгах, когда ты не строишься, когда ты существуешь, в неком, слава Богу, относительном благополучии.

МАКСИМОВ: Артисты живут материально хорошо?

СТРАХОВ: По-разному.

МАКСИМОВ: Вы?

СТРАХОВ: Нормально. Я не жалуюсь.

МАКСИМОВ: Все говорят, что они живут плохо.

СТРАХОВ: Да ладно.

МАКСИМОВ: Все артисты говорят, что живут плохо.

СТРАХОВ: Ну, это какое-то фантастическое недоразумение. При всем при том, что, когда я прихожу в тот же самый театр на Малой Бронной, и вижу там молодых, и уже не только молодых, и не совсем молодых, а вчера они были молодыми, а сейчас они уже взрослые ребята, своих партнеров, которые, пока к вам, допустим, на эфир не пришли, но когда-нибудь это обязательно с ними произойдет, и я понимаю, что их финансовый достаток совсем иной, и вот задали бы этот вопрос вы им, я думаю, что ответ был бы все-таки несколько другой.

МАКСИМОВ: Скажите, вы играете спектакль "Варшавская мелодия". Это очень известная пьеса Зорина, и был очень знаменитый спектакль, где играл Ульянов с Борисовой, вы знаете, конечно.

СТРАХОВ: И не только они играли.

МАКСИМОВ: Да. Такая очень известная пьеса. Пьеса про сильно прошлое время. Я пьесу хорошо эту знаю, там время играет такую большую роль. Почему вы согласились на эту роль, и почему вы согласились играть такую ретро-историю?

СТРАХОВ: Ну, начнем с конца. Это совсем не ретро-история. И, поразительным совершенно образом... Вот чем отличается талантливая драматургия от просто драматургии? Тем, что она постоянно современна, она постоянно имеет какое-то современное звучание. Мы с Юлей Пересильд временами не то чтобы вздрагиваем, это не тот глагол. Нам становится не по себе от того, как те реплики, которые мы произносим уже в восемьдесят девятый, а первого апреля будет девяностый раз, приобретают сегодня, на фоне того, что происходит в мире, какое-то совершенно, не то чтобы современное звучание, это просто какой-то ад.

МАКСИМОВ: Пример можете привести?

СТРАХОВ: Нет, не хочу я приводить примеры. Разговор идет про фашизм, в частности, про обаятельность фашизма, про то, насколько мы никогда не услышим друг друга. Я имею в виду не только людей, я имею в виду государства. Поэтому для меня это совсем не ретро-история. Абсолютно. Мало того, на протяжении вот этих вот пяти лет, пока спектакль идет, у него какая-то внутри есть совершенно потрясающая пружина. Он существует в режиме постоянного видоизменения самого себя.

МАКСИМОВ: Вынуждены прерваться, но буквально ненадолго, и продолжим разговор.

МАКСИМОВ: Даниил Страхов в гостях у Андрея Максимова, мы говорим про спектакль "Варшавская мелодия". Вы сказали, что, с одной стороны... Не с одной стороны, а что этот спектакль такой современный, пьеса современная, в нем существует некоторая пружина. Что это за пружина, которая в нем существует?

СТРАХОВ: Он постоянно меняется. Он живет вместе с нами. Мы за эти пять лет не помолодели. И он не то чтобы подряхлел, он вместе с нами умнеет, мудреет. Он набирается какого-то понимания жизни, того, что нет черного и белого. С него слетает пелена осуждения того же самого Виктора, как персонажа. Ну, это как бы моя позиция по этому вопросу, как вы сами можете догадаться, я эту пьесу знаю очень хорошо. Я изначально понимаю, а потом даже нашел тому подтверждение, что драматург писал эту историю, внутренне осуждая Виктора как персонажа. Там это заложено. И я на протяжении всех этих пяти лет избавлялся от этого его, заложенного в драматургию, осуждения. И, как мне кажется, сейчас этой изначальной обиды женской части зрителей, которые приходят этот спектакль, и, конечно же, женщин на спектакле гораздо больше, чем мужчин, этой обиды становится все меньше и меньше, и в них увеличивается понимание того, что, когда расстаются два человека, виновных нет.

МАКСИМОВ: Леонид Генрихович Зорин видел спектакль?

СТРАХОВ: Видел, давно.

МАКСИМОВ: Что сказал? Вам.

СТРАХОВ: Мне лично ничего не сказал.

МАКСИМОВ: Почему?

СТРАХОВ: Ну, может быть, потому, что я его не спрашивал, может быть...

МАКСИМОВ: А вообще, сказал какие слова?

СТРАХОВ: Ну, ему понравилось. Это были какие-то правильные такие, событийные для премьеры слова. Но мы с ним, я скажу честно, подробно не разговаривали на этот счет. Я не брал на себя такую смелость, потому что и он эту пьесу, в общем, написал не вчера, и насколько ему было бы интересно на эту тему поговорить, не знаю. И, отдавая себе отчет в том, что, когда была премьера, разумеется, вообще тема такая больная и насущная, все же наши коллеги, критики, режиссеры, артисты...

МАКСИМОВ: На премьеру ходят.

СТРАХОВ: Все приходят на премьеру, а то и того хуже, на какой-то предпремьерный показ. И, конечно же, говорить тут, собственно, извиняюсь за тавтологию, тут просто не о чем говорить. Абсолютно не о чем говорить. Это всегда "не до...". Если не хуже. Так что, для того, чтобы серьезно разговаривать с драматургом о том, что он написал, а я играю, спустя уже столько лет, конечно, нужно, чтобы это произошло еще раз, чтобы он пришел на спектакль.

МАКСИМОВ: Давайте, сейчас еще прозвучат какие-нибудь стихи в Вашем исполнении, которые прозвучат на вечере "Магия музыки. Магия слова" 22-го марта в Московском Доме музыки.

СТРАХОВ: А знаете что, позволю себе прочесть вам стихотворение, которое не будет звучать 22-го числа.

МАКСИМОВ: Вот так всегда, так красиво я подвел, и все напрасно. Хорошо. Давайте другое читайте. Хорошо. А почему?

СТРАХОВ: А потому что это стихотворение моего отца. Вот вышла его книга "Восемью восемь", и как-то папа мне задал вопрос: "А почему ты никогда не читаешь моих стихов?" Во-первых, когда он мне задавал этот вопрос, у меня еще не было этого стихотворного спектакля, а когда он появился, то стихи, которые пишет мой папа, они, в общем, не могут войти в силу какого-то другого звучания в то, что читаю я со сцены. Но я не могу отказать себе в удовольствии воспользоваться возможностью и прочесть одно его стихотворение. Позволите?

МАКСИМОВ: Скажите, как его зовут.

СТРАХОВ: Его зовут Александр Страхов.

МАКСИМОВ: Фамилия-то мы догадываемся какая у него.

СТРАХОВ: Его зовут Александр Страхов.

Я вслушиваюсь в отгремевший гром.
Сажусь на только что ушедший поезд.
Пропишут бром – я принимаю ром,
И, переев, затягиваю пояс.
Я делаю не то, не так, наоборот,
Назло уставам жизни и устоям.
Кто вам сказал, что их не побороть?
Что вечно послушание? Пустое.
Щедры? Копите прошлогодний снег.
Скупы? Счета доверьте секретарше.
Гоните сон с отяжелевших век.
И никогда не становитесь старше.

МАКСИМОВ: Вот скажите... Замечательное стихотворение вашего отца. Вы когда-нибудь думали о природе…, о популярности, о природе славы? Вот вы очень популярный артист, а ваш папа пишет очень хорошие стихи, он гораздо менее популярный поэт, чем он того достоин. Вот как это происходит? Или вы не думали об этом, оно все есть, и есть.

СТРАХОВ: Я об этом думаю, наверное, если не каждый день, то, конечно, с изрядной регулярностью. Мало того, слава - это переменчивая девушка, и сегодня она с вами, а завтра она пройдет мимо, и вы посмотрите ей вслед, но она не обернется. И постольку, поскольку так сложилось, что, в общем, начиная там, с какого-то 24-летнего приблизительно, не помню, возраста, я вдруг почувствовал, что такое раздавать автографы, то, конечно же, вот эта вот линия, если представить себе эту самую славу в виде графика, она ломаная, она синусоида, она какая угодно, но это не восходящая прямая, безусловно.

МАКСИМОВ: А она вам нужна?

СТРАХОВ: Она составляет часть технологии профессии, от этого никуда не деться.

МАКСИМОВ: Она вам нужна?

СТРАХОВ: С точки зрения хлеба, с точки зрения того, чтобы делать то, что я хочу, с точки зрения выбора, безусловно. Конечно. Если я не буду узнаваем, если я не буду успешен, как ни ужасны мои слова, потому что успех в искусстве - это вещь очень условная, очень странная, и не всегда успех в искусстве соответствует тому, что это хорошо, что это вообще в принципе искусство. Часто успех равнозначен сиюминутности, которая завтра будет никому не нужна и забудется, потому что это сошедший снег прошлогодний, но тем не менее, актерская профессия такова, что ты жаждешь быть узнаваемым, жаждешь быть известным и без этого никуда не деться.

МАКСИМОВ: Ну не все. Или все?

СТРАХОВ: Сложный вопрос, все или не все. Вот мой первый спектакль в театре Гоголя - "Петербург" по роману Андрея Белого. Я играл Николеньку Аблеухова, Аблеухова-младшего. Моего отца играл замечательный актер Евгений Красницкий, его с нами уже нет. Он играл этот спектакль гениально. По некоему умолчанию мы, в общем-то, никогда не обсуждали это ни с ним, разумеется, ни с режиссером этого спектакля Голомазовым, но как-то мне было понятно уже тогда и сейчас становится очевидным по-прошествии такого количества лет, что это его главная роль в жизни, последняя роль в жизни, которую, возможно, что так талантливо он сыграл только эту роль. За нее он получил "Золотую маску", премию Станиславского. В этот год, когда был этот спектакль номинирован на все эти премии, он обошел Калягина, Райкина, и с тех пор они каждый год присылали ему телеграммы, поздравляя с днем рождения. Он был и остался никому неизвестным актером. Эту роль он играл гениально. Нужна ему была слава или нет, я не знаю, но, тем не менее, так сложилось в его жизни, что он этой роли дождался и воплотился в ней как актер, как талантливы человек. А вот слава здесь при чем? Мне сложно судить.

МАКСИМОВ: То есть правильно я понимаю, что слава - это для вас такой инструмент? Не цель, а инструмент, для того чтобы нормально существовать в профессии.

СТРАХОВ: Я с этого начал. Это основа, это часть технологии профессии, нравится нам это или нет. От этого никуда не деться.

МАКСИМОВ: Артист должен работать на свою славу или он должен просто хорошо работать и слава придет сама?

СТРАХОВ: Сложный вопрос, не знаю. У всех свой путь. Вот я в каком-то смысле обнаглевший человек, потому что я стараюсь редко давать интервью, я редко куда-то хожу. Мы с этого опять-таки начали. Я в этом смысле постоянно искушаю вот эту вот составляющую профессии - узнаваемость, славу, востребованность, потому что это мне мешает. Потому что это мне мешает концентрироваться на себе, на том, что я делаю. Если я буду каждый день давать интервью, мне не о чем будет с вами разговаривать. Это будет тогда иллюзия общения, а не общение. Я буду просто пылить в эфир, для того чтобы меня не забыли. Но мое внутреннее убеждение состоит в том, что, сколько бы ты не появлялся на телешоу, если твой час ушел, то он уйдет и так, и тебя и туда перестанут звать. Важна не только слава и умение поддерживать вот этот какой-то странный баланс. Важно делать паузу, уметь ее держать не только на сцене, но и за ее пределами.

МАКСИМОВ: Что такое держать паузу?

СТРАХОВ: Уметь молчать. Уметь отказываться. Не ходить на все мероприятия, на которые тебя зовут. Не переходить из разряда актера в разряд шоумена. Понимать, что чем больше ты участвуешь в каких-то телепрограммах, которые не соответствуют твоему назначению, твоему внутреннему содержанию, тем больше ты будешь терять с каждым эфиром, с каждым пустым произнесенным словом. Это неизбежная вещь.

МАКСИМОВ: По тому, что вы говорите, очевидно, что вы очень серьезно относитесь к актерской профессии. Что это для вас такая... Вы тоже знаете, есть люди, которые относятся к этому не очень серьезно, есть которые очень серьезно. А это значит, что эта профессия вам кажется важной и нужной, раз вы ею занимаетесь так серьезно. А почему она важная и нужная профессия?

СТРАХОВ: Ну, вопрос какой-то не вполне понятный для меня.

МАКСИМОВ: Почему профессия человека... Знаете, Георгий Александрович Товстоногов мне сказал… Товстоногов, а не кто-то. Он сказал, что актеры не могут быть нормальными людьми, потому что они выходят каждый вечер на сцену и врут. Он не Отелло, он не так сказать... Это сказал Товстоногов. Меня совершенно поразило, что это сказал мне именно он. Это странная профессия, когда человек прикидывается все время. Но, наверное, в ней есть какая-то для вас серьезная глубина. Вот я хочу эту глубину понять. Вы же занимаетесь ею серьезно. Вы относитесь к ней очень серьезно.

СТРАХОВ: Вот я стараюсь не врать. Если говорить, если вступать в диалог с Товстоноговым, я стараюсь не врать. Поэтому я не очень понимаю, не осуждаю опять-таки, подчеркну, но не понимаю актеров, не понимаю, как они устроены, то есть понимаю, но мне это не очень нравится, актеров, которые выходят каждый день на сцену. Для меня это невозможно. Я просто умру. Я просто не смогу физически каждый день играть "Драму на охоте" или "Варшавскую мелодию". Не смогу. Это не значит, что я такой, прямо такой глубокий артист: (с интонацией) "Вы знаете, мне нужно накопить. Мне нужно в себе что-то такое набрать, поэтому я выхожу раз в неделю, не чаще". Нет, я хочу, чтобы мои слова в данном контексте прозвучали просто. Мало того, подозреваю, что люди вообще устроены по-разному, если брать какую-то актерскую кухню, актерский механизм. И актеры разными какими-то регистрами играют. Кто-то вот достает себя, кто-то надевает маску. Это разный театр. Это разный материал. Это, не знаю, разная режиссура, в конце концов. Поэтому что тут говорить? Я могу только за себя.

МАКСИМОВ: А в сегодняшнем театре можно играть, не доставая себя? Это возможно вообще, если мы говорим о серьезных каких-то работах, это возможно?

СТРАХОВ: Если говорить о серьезных работах, то, конечно, об этом говорить нельзя.

МАКСИМОВ: То есть это возможно только вот там, в антрепризе увеселительной.

СТРАХОВ: Антрепризы тоже бывают разные. Конечно, какой-то более поверхностный материал играть соответственно как-то, в общем, можно по-другому. Затраты иные, безусловно. Но с другой стороны, я знаю актеров, для которых это превратилось в наркотик, и они не могут не выходить на сцену. Бог его знает, как они устроены, не мне судить.

МАКСИМОВ: Даниил Страхов у нас в гостях, мы продолжим.

МАКСИМОВ: Андрей Максимов в эфире, у нас Даниил Страхов в гостях. Совершенно необычные вы говорите вещи, и мне кажется, что для многих наших слушателей очень неожиданно то, что вы говорите, и в связи с этим я хочу вас спросить: "Вам очень мешает ваша внешность?"

СТРАХОВ: (смеется) Хороший вопрос!

МАКСИМОВ: Вот я просто хочу вам объяснить, что дело все в том, что вы такой молодой красивый человек, и вдруг оказывается, что вы... Не вдруг, это, в общем, понятно, если кто-то знает, что вы человек глубокий, задумывающийся. Вы должны быть таким Ален Делоном.

СТРАХОВ: Ален Делон не глубок? Я просто никогда с ним не общался.

МАКСИМОВ: Я не знаю, ну такой человек… Вам мешает ваша... И вам роли могут соответственно предлагать такие. Вам мешает ваша внешность, ваша, извините за выражение, красота?

СТРАХОВ: Каждому возрасту - свои роли. И... Вот сейчас я нахожусь в том совершенно прекрасном, замечательном состоянии, положении, когда мне начинают предлагать роли совершенно разные. И раньше, отвечая на ваш вопрос искренне, я бы сказал - да, мешает. Мало того, был период, когда я старался избавиться от этого апломба, от этого штампа "красавец-актер", красивый актер, как это еще там "герой-любовник", если брать какой-то старый театральный жаргон. Сейчас, скорее уже не то, чтобы преимущество, это мой инструмент. Это мой инструмент, которым я с каждым разом, с каждым спектаклем, с каждым годом, с каждой ролью, хочется верить, пользуюсь все более и более изощренно. И тут дна нет, нету дна. Мало того, зная примеры того, что может произойти с артистами на протяжении какого-то возраста, как они могут либо уйти как бы в безвестность, либо вдруг приобрести новое звучание, я как-то по этому поводу, в общем, успокоился. Мало того, опять-таки уже об этом говорил, так чуть-чуть краешком, актерская профессия - это такая вещь, абсолютно неуправляемая. Тебе кажется, что ты ею управляешь, это все не так. Вот оно как-то вот само идет, само по себе, как бы ты ни пытался ухватить за бороду эту славу, эту известность, эту востребованность - это абсолютно бессмысленно. Для меня важнее пытаться сегодня, здесь и сейчас заниматься тем, что мне дают, и находить в этом свой смысл. Тогда как-то оно и дальше все будет.

МАКСИМОВ: Вот я как раз хотел спросить у вас. Совершенно очевидно, что вы самокопатель. Вы сами про это говорили. Вы человек, который занимается постоянным самоанализом, ну ведь так же? Но так же вы совершенно неплохо живете так. Зачем этим заниматься человеку, который обладает абсолютно несамостоятельной профессией? И как бы вы ни копали себя, все равно вам дадут роль Хлестакова или не дадут. И что? И как? А зачем тогда вот это все копание?

СТРАХОВ: Ну, кстати, роль Хлестакова я выбрал сам. Это я пришел к Голомазову с этой пьесой. Это была моя идея. А копаться нужно, потому что копается. Если моя психофизика, если мое устройство таково, что мне надо задумываться о своих сорока ногах, которыми я существую в этом мире, значит надо задумываться. Если бы мой психотип был другой, я был бы такой вот воробушек, да, с ветки на ветку, ну, значит, я бы существовал в другом регистре. Важно слушать себя и понимать, что механизмы познания этого мира у каждого свои. Я в профессии существую таким образом. Мало того, в какой-то момент ты понимаешь, что нужно отключаться, что нужно голову отключать. И это тоже прекрасно, когда ты копаешь, копаешь, копаешь, потом выбрасываешь эту лопату и просто начинаешь плыть.

МАКСИМОВ: Слушайте, вы умеете до такой степени сами с собой взаимодействовать?

СТРАХОВ: Ну, это цель. Это цель, конечно, безусловно. В какой-то момент полностью как вот твой актерский организм... Полностью им овладеть. Безусловно, это цель, и к ней путей миллион. Конечно.

МАКСИМОВ: Нет, ну человек, который может узнать... Вообще такой вот в психологии очень важный вопрос, кто кем руководит - мы мыслями, или мысли нами. Мы думаем, о чем хотим, или мы думаем, о чем думается? Это такая проблема на самом деле серьезная. У вас ее нет. Вы можете думать... Вы можете копаться, копаться, потом, как вы говорите, ну это красиво звучит...

СТРАХОВ: Это красиво звучит.

МАКСИМОВ: Отбросить лопату, ничего себе, перестать самокопаться, это же такая...

СТРАХОВ: Я имею в виду профессию. То есть, допустим, ты сидишь над ролью, сидишь над ролью, сидишь над ролью, ты копаешь, копаешь, копаешь, ты обсуждаешь что-то с режиссером, ты придумываешь, ты снимаешь слой за слоем, ты поднимаешь под текстом, над текстом какие-то смыслы, ты ищешь себя в этом материале, но в какой-то момент нужно перестать думать.

МАКСИМОВ: А когда речь идет о взаимоотношениях с людьми, о взаимоотношениях с миром, то же самое? Ты можешь подумать, подумать, а потом сказать: "Я больше не буду".

СТРАХОВ: Это сложнее. Тут все-таки технология.

МАКСИМОВ: А почему?

СТРАХОВ: Ну, потому что... Потому что жизнь она всегда полнее, чем работа. Потому что жизнь сложнее, чем работа. И, кстати, это большая ошибка многих артистов, вообще людей искусства, которые ставят свою профессию важнее жизни, важнее, важней всего, которые кладут себя на эту плаху. В частности, в актерском деле это ошибка, потому что такой человек сразу начинает себя ограничивать в чем-то, ограничивать свой кругозор, он не видит каких-то вещей, которые бы могли обогатить его, как актера, в том числе. Который сам себя заковывает в некие рамки некого такого, знаете, служения искусству.

МАКСИМОВ: Вам интересно жить?

СТРАХОВ: Очень.

МАКСИМОВ: А что вам интересно в жизни, кроме самого себя? Про самого себя мы уже выяснили, что вы сами себе интересны.

СТРАХОВ: По большому счету ничего. По большому счету. Если говорить...

МАКСИМОВ: Интерес к самому себе обеспечивает...

СТРАХОВ: Безграничен.

МАКСИМОВ: Обеспечивает ответ на вопрос - мне интересно жить. Вы настолько сами себе интересны, что можете себя изучать бесконечно, и вам это интересно.

СТРАХОВ: Бесконечно.

МАКСИМОВ: Это нормально?

СТРАХОВ: Мне кажется, да.

МАКСИМОВ: То есть вы себе гораздо интереснее, чем окружающий мир?

СТРАХОВ: Да. При всем при том, я надеюсь, вы понимаете, вы, по крайней мере, ни разу это слово не произнесли, но, если хотите, я произнесу его за вас. Слово называется самолюбование или нарциссизм.

МАКСИМОВ: Нет, у меня даже такой... Нет, не за меня. У меня такой мысли не было абсолютно.

СТРАХОВ: Ну, и, слава богу. Потому что, конечно, любой человек, любой человек… Вообще нарциссизм он изначально заложен в нас. В каждом из нас есть нарцисс. Каждый из нас внутри самого себя догадывается, предполагает, но никому об этом не говорит или говорит очень редко, что тот космос, который вмещается в него, уникален, он это чувствует, и он это знает, потому что только этот микрокосмос он может чувствовать, чем все остальное. Это так просто и так интересно...

МАКСИМОВ: А вам самим с собой всегда хорошо?

СТРАХОВ: Нет.

МАКСИМОВ: Почему?

СТРАХОВ: Потому что есть много всего такого внутри меня, что заставляет меня понимать, что я не только цветочки и ягодки, но во мне много нехорошего.

МАКСИМОВ: Я вынужден заканчивать нашу передачу, потому что истекло время, и я хочу напомнить, что у нас в гостях был Даниил Страхов, и я хочу Вам сказать большое спасибо совершенно серьезно сейчас за абсолютную откровенность, абсолютную. Я не знаю, чем это вызвано, но у меня, во всяком случае, такое было ощущение, и мне показалось, что цель вот этой моей передачи, я уже говорил, в том, чтобы знакомить вас, дорогие слушатели, с людьми. Я думаю, что с Даниилом Страховым мы сегодня, я, во всяком случае, познакомился. Знаю вас прекрасно как артиста. Я с вами познакомился. Для меня это все было очень неожиданно, и спасибо вам за это. Андрей Максимов был сегодня с вами, я прощаюсь с вами, всего доброго, до свидания, пока.

ведущий: Андрей Максимов,
Радио Маяк, "Собрание слов", 20 марта 2015 г.


 
 
 
 
 
 
 
Слушать аудио-версию интервью: