Мы встретились с Даниилом, чтобы поговорить о театре. Разговор получился серьезным, но не слишком. И хоть солнца на улице в этот ноябрьский осенний день не было видно, но из чашки кофе Даниилу улыбался, подмигивая, заботливо приготовленный сотрудниками кафе, мишка.
Про студенческие годы
-Что вам хочется вспомнить? Студенческие годы, правда, самые класcные? Или...
-Нет, не правда. У всех студенческие годы свои. Мои студенческие годы не подернуты этой романтической пеленой каких-то радужных воспоминаний, нет. Я это время не очень люблю, потому что оно связано с мучительным поиском чего-то... не знаю, себя, ощущения себя в пространстве что-ли. Я поступил, когда мне было 17 лет. И что такое мальчик в 17 лет, который пришел на актерский факультет, и которого обучают стать артистом? Что это? Кто это? Есть, конечно, такие самородки, которые уже в этот момент складываются в некую личность, но как правило, это люди, уже имеющие какой-то серьезный жизненный запас, приехавшие из другого города, прошедшие уже какую-то школу жизни. Ну а я в каком-то смысле тепличное московское чадо, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Вместо армии, которая, наверное, была бы какой-то жизненной школой, но которой в моей жизни не случилось, случился институт. И он по моему внутреннему психологическому прессу был для меня очень серьезным испытанием. И в Школе-студии МХАТ, и в Щуке это продолжилось, я до конца не мог ответить на какие-то базовые вопросы.
-Почему вы здесь?
-И что с этим делать? Потому что быть артистом, хотеть быть артистом — громко сказано, а дальше-то надо что-то с этим делать, надо с этим работать. А внутренних ресурсов и каких-то инструментов для того, чтобы осознать себя в пространстве и в профессиональном каком-то бытие, не было. И не было довольно долго. А если как-то более-менее конкретизироваться, если попробовать совместить какие-то внутренние психологические картины того времени и того, что происходило тогда в стране, то я помню, это был как раз 1993 год, и мы репетировали в школе-студии МХАТ, окна которой выходят на Камергерский переулок, а мимо как раз шастали танки, которые шли на Белый дом. И если вся Москва жила этими событиями, то мы репетировали отрывки, у нас шли занятия, никто никуда не уходил, два или три человека сбежали на эти баррикады, не из патриотизма, а просто потому, что было интересно. Но вспоминая о том времени, когда за окном стреляли пушки, а ты в этот момент делал батман-тандю, для меня именно вот это воспоминание является отражением того времени и подтверждением его истинности для себя самого. Потому что когда я читаю Булгакова, допустим «Белую Гвардию», то я теперь понимаю, как можно пить шампанское и …
-Обсуждать далекие от войны вещи за столом или играть на рояле...?
-Да, в то время как за окнами этой квартиры происходит апокалипсис. Вот с точки зрения таких каких-то вещей, мне интересно вспоминать студенческое время. Если оно начинает играть в моем сознании, как некая попытка осознания себя в том времени с точки зрения себя сегодняшнего. А так... то было время, с одной стороны — светлых надежд и такого разудалого романтизма, так и одновременно время было смутное, темное, полное какой-то серой непредсказуемости во всем. Если сейчас — это серая предсказуемость, то тогда все было полно опасностей. Все было не ясно, и в этом была определенная данность, которая постоянно поддерживала тебя в состоянии адреналина. Одновременно это было настолько нормально, естественно для нашего сознания, что сейчас вспоминая об этом диву даешься, как в то время можно было гулять по ночам.
-А сама учеба?
-Проблема в том, что уровень педагогики и воспитания студентов в этот момент, с моей точки зрения, как в Школе-студии МХАТ, так и в Щукинском училище, оставлял желать лучшего. Театр, так или иначе, является отражением действительности. И театральное училище в том числе. И вся та муть и смуть, которая происходила снаружи, она происходила и внутри, в том числе и в головах педагогов, которые к сожалению, больше делали вид, что они занимаются студентами, а какого-то серьезного погружения в учебный процесс и в головы студентов не было. Это больше работа на результат с точки зрения всего курса, нежели попытки найти настоящий внутренний процесс, как внутри каждого отдельного студента, так и всего курса. И вот эта работа на результат не может не дать своих отрицательных плодов. С одной стороны наш курс достаточно известен, много имен, которые прозвучали (примеч. Александр Семчев, Екатерина Гусева, Елена Захарова). С другой стороны, это как вода, которая подтачивает камень и он начинает заваливаться на одну сторону, ибо рано или поздно, если человек сам не осознаёт, что в его образовании есть определенные пробелы, это все равно скажется на его судьбе. С этим надо что-то делать. Другой вопрос, что современный актерский мир таков, что он не предполагает в человеке постановку таких вопросов. Потому что сегодняшняя актерская жизнь постоянно провоцирует человека больше на существование в шоу-бизнесе, нежели в профессии, и поэтому все, что я вам говорю, подернуто пленкой зевоты, ибо это никому не интересно.
-Вам довелось поучиться в двух театральных школах. Можете ли вы с высоты сегодняшних зрелых лет сказать, есть ли принципиальная разница в их подходах к обучению?
-Мне кажется, что нет никакой разности театральных школ, это все придумано.
-Придумали сами школы?
-Может быть, это было когда-то, давно, когда действительно театр Вахтангова не был академическим, а МХАТ не делил имущество, нажитое непосильным трудом. Сейчас можно сравнивать мастерские определенных педагогов, которые силой своей воли и желания, вокруг себя создают или не создают определенную атмосферу. Набирают тех или других педагогов, студентов и создают свой микроклимат. Или же работают на результат, на экзамен, на то, чтобы показать всем «какие мы молодцы!». Это настолько в русской ментальности, что я в этом не вижу ничего странного. В западном мире это норма жизни, только они на это тратят не четыре года, а два, а может быть и меньше, если это курсы какие-то. По сути дела актер становится профессионалом не на школьной скамье, а когда он начинает что-то делать. И если ему дается такой шанс, и он в этой череде шансов находит свое развитие. Сейчас это смешно звучит, потому что ни о каком процессе, ни о каком воспитании речь быть не может, потому что все это какие-то слова, которые потеряли свою силу. Они превратились в тень от самих себя. Я на своем веку этого не испытал. Я не могу назвать человека, который является моим мастером. При всем моем глубочайшем уважении ко всем педагогам.
-Даниил, дайте совет читающим это интервью молодым людям, мечтающим о карьере актера. Как им выбирать ВУЗ? Есть история — подавать документы везде: во МХАТ, в Щуку, в Щепку.... ВГИК и ГИТИС…
-Так и надо, потому что никто не знает, где ты «выстрелишь», кому ты понравишься. Поступать в один институт просто потому, что «моя мама туда поступала» или потому, что «эта школа лучшая» — не те факторы, которыми надо руководствоваться. Если у человека есть четкое и взрослое представление о том, что он хочет учиться у Женовача, например, он может рискнуть. Но шансов поступить к одному гораздо меньше, чем, если ты пытаешься пробиться везде. А потом, никому не известно в чем твоя судьба, где тебе на самом деле нужно оказаться. Я поступал к Петру Наумовичу (примеч. Фоменко), дошел до конкурса, и с конкурса он меня снял, поняв, что я для него слишком молод и не очень понимаю, что я делаю. Только поэтому. И если бы я поступил к нему, моя жизнь сложилась вообще как-то по-другому. Но она сложилась так, как она сложилась и сейчас задним числом не стоит гадать.
-История не знает сослагательных наклонений.
-Поэтому надо в данном случае просто трудиться. Абитуриенты сейчас к этому легче относятся и бросаются букетом через плечо. И советовать что-то иное бессмысленно.
О работе в театре на Малой Бронной
-Для меня было неожиданным, что спектакль «Варшавская мелодия» восстанавливается в театре на Малой Бронной. У вас разве был перерыв? Казалось, что спектакль не сходил с афиш.
-Никто ничего не восстанавливал и не закрывал, просто у Юли Перисильд был декретный отпуск, она девять месяцев по понятным причинам не могла играть. Было странно бы, если бы персонаж Юли — Гелена, через каждые 10 лет, встречаемая мной, была бы беременна. Это выглядело бы подозрительно. Это был перерыв достаточный, для того, чтобы переосмыслить то, что мы делаем на сцене, но не столь уж большой, чтобы спектакль надо было восстанавливать.
-Расскажите про вашу работу над ролью Виктора.
-Артист должен, на мой взгляд, вообще поменьше разговаривать про роль. Он либо сыграл, либо не сыграл. А все остальное… Я готов уйти в какие-то театроведческие разговоры и обсудить эту пьесу, но мне все-таки нужен какой-то посыл с вашей стороны.
-Вопрос, волнующий всех зрителей и читателей «Варшавской мелодии», на который нет однозначного ответа: почему, ну почему же ваши герои не остались вместе?
-Если вы смотрели первые спектакли и последние, то заметно, что мы тоже развиваемся в своей истории. Смотря на Юлю, я вижу сколь много у нее появилось глубины и нюансов, и смею надеяться, что и у Виктора, в моем лице тоже. И он в своих поступках и решениях стал более понятен зрителю. Мне лично абсолютно понятно все, что он делает и почему. Другой вопрос, я понимаю, что 70-80 % зала составляет женская аудитория и она воспринимает поступки Виктора через призму своего женского опыта и заранее всегда осуждает его, как только видит как в Варшаве Виктор отказывается от продолжения отношений с Геленой. Я понимаю, что в женском восприятии включается отождествление себя с Геленой и включается сразу обида на Виктора, как на того потенциального мужчину, который ей отказал. В то время как поступок Виктора продиктован не трусостью, а мужеством. И осознанием того, что не склеишь эту разбитую чашку. Что прошедшие 10 лет - это не просто время между первым и вторым звонком в театре, не просто эмоции Гелены, которая рассказывает о том, как она «видела» его сидящим в первом ряду на каждом своем концерте.
-Она прямо говорит ему, что любит. Еще любит.
-Я не сомневаюсь в искренности ее слов. Я, Страхов, не сомневаюсь. Но его отказ от нее продиктован именно этим чувством, а не иллюзиями, и не эмоциями, которые испытывает Гелена. Потому что он понимает, что за 10 лет в Краснодаре он превратился в другого человека. Она этого понять не может, потому что она не была в этом городе. Она не знает, что это такое. Она эти 10 лет прожила в Европе. Стала звездой. Занимается любимым делом и, в общем, пребывает в приятных воспоминаниях. Без всякого осуждения это говорю. И я тут попал в любопытную так называемую вилку. Один зубец которой заключается в том, что Зорин писал эту пьесу, разумеется, на главную героиню, на Гелену, одновременно отождествляя себя с главным героем и внутренне осуждая себя. Это один зубец. Второй заключается в том, что подавляющее большинство смотрящих этот спектакль — это женщины. Получается, что Виктора осуждают и автор, и зрители. И я в данном случае несу такую ношу, может быть это слишком громко сказано, но вытаскиваю, как барон Мюнхгаузен себя за волосы и своего Виктора вместе с ним. Виктор от этого и ломается, потому что он совершил поступок, который, по сути, является честным и мужественным, только он выглядит со стороны женщины, как предательство. И мне кажется, что именно в этом и заключается гениальность этой пьесы. Так часто бывает, когда автор не вполне понимает то, что он создал. Зорин не то написал, что выписывал. И так это к сожалению, достаточно долго и игралось, достаточно плоско и просто, и создался определенный шаблон восприятия этой истории. Мало того, и ставилось это приблизительно так. Поэтому все, что играю я, в данном случае, не подкрепляется какими-то режиссерскими акцентами. Но, тем не менее, из раза в раз, а мы сыграли уже 70-й спектакль, я тащу на себе это решение, и настаиваю на нем. И по тем редким мужским комментариям, которые иногда выскакивают в интернете, я вижу, что в них, в мужчин, это как раз попадает с совершенно другой интонацией. И они в этой истории считывают как раз если не буквально то, что я играю, то из этой же корзины. И для меня это самое ценное.
-А еще один из моментов, срез эпохи, в которой происходит действие спектакля: эта невозможность быть вместе для героев из-за системы... Вы это опускаете?
-Нет, мы играем точно по букве, как это у Зорина. Но важнее для нас то, что происходит с людьми, чем то, что происходит с системой. Играть систему в данном случае — это превратить эту историю в такую социально-производственную драму. И вот это точно никому не интересно.
-Ваш спектакль действительно лиричный и более личный, и может быть действительно и не говорит об этом в лоб, а лишь курсивом... но в защиту женщин, которые в зале, не все так думают, не все обвиняют Виктора в слабости...
-Ну, я, возможно, говорю о стереотипах, и мне интересно, что думают зрители...
Виктор спрашивает Гелену, когда приезжает в Варшаву: «Почему же ты ни разу не приехала к нам на гастроли?». «Должно быть, я боялась, я всегда чего-то боялась...» Что под этим подразумевается? Что все эти 10 лет он не имел возможности выехать за границу, но такую возможность имела она! Но почему-то ей не воспользовалась. Так какого черта все осуждают Виктора, а не задают вопросов по поводу того, что в этот момент происходило с ней?! И почему она не совершала поступки, которые могла бы совершить?! И все эти 10 лет он ждал ее. Он ждал ее приезда. И он ее нашел. Он нашел каким-то образом, ее домашний телефон. Это не просто, как в фейсбуке, набрать фамилию-имя и найти человека в любой точке мира, как сегодня. Это требовало определенных усилий. Определенного риска. И было сопряжено с большим количеством поступков, которые он совершил для того, чтобы просто посмотреть на нее. Это тоже часто не считывается зрительницами. Для них — эта встреча на каком-то среднестатистическом перекрестке. А это не так!. Это не означает, что я Гелену, как исполнитель, в чем-то осуждаю. Нет. Я говорю о том, что эта история неизбежно несет в себе стереотип восприятия. Я с этим в принципе смирился. Но как исполнитель, и в какой-то степени создатель этой истории, со-создатель, я тащу свои смыслы...
-И гнете свою линию...
-«Варшавская мелодия» - это история не про то, что один прав, другой не прав. Это не боксерский ринг. Эти люди оба потеряли свою любовь и оба за это поплатились тем, что были этим временем и этой жизнью раздавлены. Они оба раздавлены. Ее благополучие лишь тонкая скорлупа безжизненности, за которой действительно не скрывается уже ничего. Не даром же она не поет в третьем акте. И занавес молча закрывается под музыку Шопена, но мы не слышим ее песни.
-Отдельное спасибо за финал вашей «Варшавской мелодии» режиссеру Сергею Голомазову. Это его идея, когда вы в финале сидите рядом, будто бы не было тех 20 лет? Снова юные и готовые влюбиться?
-Это его! И это правильная и прелестная надежда, которую он дарит зрителю, что все может быть иначе. У вас все может быть иначе. Вот в этом есть правильный объем! И в этом смысле, такой мелодраматичный флешбэк для зрителя, является спасительной ниточкой.
Ревизор. И другое
-Ваш герой, Хлестаков, специально «придвинут» к сегодняшнему зрителю «поближе», чтобы молодые люди его понимали? Чтобы смотрели с большим интересом? Кокаин, который нюхает в «Ревизоре» ваш герой — это дань современности?
-Нет, нет никакой дани современности. Есть режиссерское воплощение мысли о том, что Хлестаков во втором акте парит. Летит на облаках. Отпустил себя во все тяжкие, и ему уже ничего не мешает. Какими средствами режиссер достигает этого эффекта? Каждый находит тот язык, который ему в данном времени симпатичен. Сергей Анатольевич Голомазов специально выбрал некую серединную веху, между гоголевским и сегодняшним днем. Сталинское время (примеч. действие спектакля разворачивается в сценографии и костюмах времен 30-50-х годов) не так далеко от нас. Но не настолько, чтобы носить парики и играть в кринолинах. Это дистанция, в которой мы даем возможность зрителю посмотреть на это не с точки зрения современного языка и современного мира, но одновременно не начинаем разбивать себе лоб какими-то историческими подробностями и не утопаем в псевдо правде.
-А про что ваша история в «Ревизоре»?
-Это история про поэта, который еще не воплотился. Который на наших глазах из ничтожного статиста, в силу обстоятельств, превращается в Художника, который начинает верить в свои силы и начинает существовать в совершенно ином ключе. Для этого, конечно, ему нужно оторваться от самого себя. Представить себе все его монологи сказанными на «сухую» - довольно странно. А проснувшись поутру, я имею ввиду третье действие, все сцены со взятками, его вера в себя, как в великого комбинатора, ищет применения, не важно чего комбинатор, важно что получается, важно, что он на пьедестале, он тут уже имеет право на любые хулиганства. Дело не в том, что он нюхает кокаин. Он же не привез его с собой из Петербурга?
-Как изменился спектакль с момента премьеры?
-Он стал легче. Еще озорнее. Я так надеюсь, что за те 40 раз, что мы сыграли «Ревизора», от ощущения полной катастрофы перед премьерой, когда я не очень понимал, что я делаю, что такое Хлестаков, мы ушли. Играть прощелыгу и авантюриста, как это делали раньше, мне было не интересно, как и делать из него такого Остапа Бендера гоголевского разлива... Я в этой истории нашел гораздо больше именно гоголевского. Материал вообще не сопротивляется: бывает так, что ты материал подминаешь под себя, вступаешь в некую конфронтацию с автором. В данном случае автор настолько велик, что Николай Васильевич любой своей строчкой только подтверждал правильность найденного характера.
-В этой комедии Сергей Голомазов предлагает не шаблонно-ревизористый финал. Мы видим одинокий стол в темной комнате, с традиционной для сталинской эпохи лампой и подстаканником, в котором горячий чай ожидает настоящего ревизора, прибывшего из Петербурга.
-Что касается текста пьесы, то Голомазов достаточно бережно отнесся ко всякой букве. Разумеется, есть какие-то купюры в спектакле. Но право режиссера взять пьесу и сделать из нее то, что он хочет. В данном случае я не принимаю никаких театроведческих упреков, потому что театр на то и театр, а режиссер на то и режиссер, чтобы брать пьесу и выворачивать ее так, как он считает нужным. В данном случае — это достаточно бережное отношение с пьесой, с текстом. Да и с Хлестаковым тоже.
-Где вас можно еще увидеть кроме театра на Малой Бронной? На каких театральных сценах? И что вы репетируете сейчас?
-У меня есть антреприза «Идеальный муж» режиссера Павла Сафонова и в театре EtCetera я играю в спектакле «Драма на охоте» в постановке режиссера Антона Яковлева. И я ничего сейчас не репетирую. И как раз то, что я сейчас ничего не репетирую, говорит не о том, что я ничего не хочу, а о том, что я нахожусь в мучительном поиске материала и не понимаю, что это должно быть, с кем, и почему. Возможно — это какой-то внутренний тормоз, который является не актерским качеством и ошибка, но бросаться и соглашаться на первые попавшиеся предложения тоже не хочется. «Драма на охоте», которую мы играем год, для меня была большой и очень серьезной работой. После нее хочется какой-то осознанности происходящего дальше.
"Интервью": Актер Даниил Страхов рассказал о новых ролях
В гостях у зимней студии телеканала "Москва 24" в парке Горького побывал актер Даниил Страхов. В своем интервью он рассказал о традициях встречи Нового года, отношении к современному кино и работе над своими новыми ролями.
http://www.m24.ru/videos/36719
Ум не спасет от глупостей, совершаемых под влиянием настроения.
Интервью в качестве не айс с телефона фотка, но все же пока такое, Вики огромное спасибо. Качество лучше будет позже сейчас ознакомительно, и бегом за журналом, разве такую красоту пропустить можно?
Ум не спасет от глупостей, совершаемых под влиянием настроения.
Теперь хочется узнать, что это за оставшиеся два фильма. Один я так понимаю Неопалимая купина. А два других?
"Все, что они просят, это чтобы ты играл в их игру. Если ты достаточно умен, ты сообразишь, как играть в нее себе на пользу."
"Ни один человек не достоин твоих слез. А те, кто их достойны, никогда не заставят тебя плакать" (Габриэль Гарсия Маркес)
"Мир вечен за счет перемен"
"Я знаю, что если я начну подавать себя, если буду беспокоится о том, чтобы понравиться всем, то просто потеряю себя". (везучий малый из Ирландии - Колин Фаррел)
"Все, что они просят, это чтобы ты играл в их игру. Если ты достаточно умен, ты сообразишь, как играть в нее себе на пользу."
"Ни один человек не достоин твоих слез. А те, кто их достойны, никогда не заставят тебя плакать" (Габриэль Гарсия Маркес)
"Мир вечен за счет перемен"
"Я знаю, что если я начну подавать себя, если буду беспокоится о том, чтобы понравиться всем, то просто потеряю себя". (везучий малый из Ирландии - Колин Фаррел)
"Все, что они просят, это чтобы ты играл в их игру. Если ты достаточно умен, ты сообразишь, как играть в нее себе на пользу."
"Ни один человек не достоин твоих слез. А те, кто их достойны, никогда не заставят тебя плакать" (Габриэль Гарсия Маркес)
"Мир вечен за счет перемен"
"Я знаю, что если я начну подавать себя, если буду беспокоится о том, чтобы понравиться всем, то просто потеряю себя". (везучий малый из Ирландии - Колин Фаррел)
"Все, что они просят, это чтобы ты играл в их игру. Если ты достаточно умен, ты сообразишь, как играть в нее себе на пользу."
"Ни один человек не достоин твоих слез. А те, кто их достойны, никогда не заставят тебя плакать" (Габриэль Гарсия Маркес)
"Мир вечен за счет перемен"
"Я знаю, что если я начну подавать себя, если буду беспокоится о том, чтобы понравиться всем, то просто потеряю себя". (везучий малый из Ирландии - Колин Фаррел)
"Все, что они просят, это чтобы ты играл в их игру. Если ты достаточно умен, ты сообразишь, как играть в нее себе на пользу."
"Ни один человек не достоин твоих слез. А те, кто их достойны, никогда не заставят тебя плакать" (Габриэль Гарсия Маркес)
"Мир вечен за счет перемен"
"Я знаю, что если я начну подавать себя, если буду беспокоится о том, чтобы понравиться всем, то просто потеряю себя". (везучий малый из Ирландии - Колин Фаррел)
"Все, что они просят, это чтобы ты играл в их игру. Если ты достаточно умен, ты сообразишь, как играть в нее себе на пользу."
"Ни один человек не достоин твоих слез. А те, кто их достойны, никогда не заставят тебя плакать" (Габриэль Гарсия Маркес)
"Мир вечен за счет перемен"
"Я знаю, что если я начну подавать себя, если буду беспокоится о том, чтобы понравиться всем, то просто потеряю себя". (везучий малый из Ирландии - Колин Фаррел)
Даниил Страхов и Мария Леонова
«На 50-летие свадьбы возьмем себе служанку!»
Он много снимается и со времен «Бедной Насти» является, бесспорно, одним из самых популярных российских актеров. Она на экране появляется редко, но метко... Даниил СТРАХОВ и Мария ЛЕОНОВА — семейная пара, и их союзу скоро исполнится 20 лет. В актерской среде такая стабильность в отношениях встречается нечасто. Даниил и Мария вовсе не хотят выглядеть образцово-показательной семьей, они просто живут так, как считают нужным
Помню, в свое время на моем домашнем автоответчике было сообщение: «Вадик, привет. Это Даня и Маша». Причем говорил один Даня. Это очень символично. У меня такое ощущение, что вы одно целое, вам так хорошо вдвоем, что больше никто и не нужен, кроме, может быть, вашего красавца лабрадора. Я прав?
Даниил: Возможно. Мы стараемся внутри себя сохранить что-то очень важное и не пустить в наш мир Москву всю целиком со всеми ее бешеными ритмами, потребностями, претензиями.
Сколько лет вы уже вместе?
Маша: Мы познакомились в 1994 году, на 2-м курсе Щукинского училища. Даня тогда перевелся из Школы-студии МХАТ. Мы знакомы 20 лет.
Д.: Как раз в сентябре у нас будет юбилей. Получается, наша с тобой встреча, Вадик, — юбилейная. (Улыбается.)
Я вас поздравляю, время быстро летит. Скажите, вы сразу почувствовали друг друга?
Д.: Я на Машу глаз положил сразу. А Маша ко мне какое-то время присматривалась. Эти отношения не то чтобы сразу возникли и приобрели какой-то лирический характер. На самом деле мы стали жить вместе уже после института.
М.: Это вообще была очень долгая история.
Д.: Сначала короткий студенческий роман, который ничем не закончился. Каждый пошел своей дорожкой. Но судьба распорядилась по-другому: мы вместе попали в один театр, Театр Гоголя, которому за один только этот второй шанс можно быть благодарным. Каждый за минувший год прожил какую-то свою историю, и, когда мы встретились на сборе труппы, стало понятно без слов, что дальше всё будет иначе.
Прямо как в кино. Но поженились вы через несколько лет.
Д.: Всё это уже не имело никакого значения. Это не было проверкой отношений и крепости союза. Да и свадьбы, по сути, у нас не было.
М.: У нас было только два кольца, и всё. Когда мы, в джинсах и майках, пришли в загс, женщина нас спросила: «А где же молодые?» Мы ответили: «Молодые — это мы». Обменялись кольцами, и каждый поехал по своим делам.
А где, кстати, Маша, твое обручальное кольцо?
М.: (Протягивает руку, показывая кольцо.) Это венчальное.
Неужели тебе не хотелось надеть белое платье, фату?
М.: Никогда мне этого не хотелось. Мне не хотелось этой безумной свадьбы, людей, крика, шума, гулянья. Мне казалось, что это настолько интимное дело, дело только двоих людей.
Д.: Знаешь, вот это: «чтобы было как у людей»…
М.: У нас всё не как у людей, это точно. (Улыбается). Для кого-то единственная радость — это всё напоказ, а кому-то этого совсем не надо.
Родители не обиделись, что вы не позвали их на бракосочетание?
М.: Нет, и спасибо им огромное за это. Они просто приехали к нам вечером, поздравили. Мы вместе выпили шампанского.
Д.: Белый фрак и белое платье мы наденем на нашу золотую свадьбу. Если доживем, доползем до этой даты. (Улыбается.)
Вот вы говорите «всё не как у людей».
Еще одно тому подтверждение: сегодня
многие стремятся купить дом поближе
к Москве, вы же покупаете в 100 километрах от столицы.
Д.: Ты выдаешь все наши тайны. Читательницы будут тебе благодарны, скажут: «О! Наконец-то про Страхова есть что-то новенькое». (Смеется.)
Расскажите, почему вы решили уехать «в глушь, в Саратов», где нет больших коттеджей, респектабельных соседей?
Д.: Там вполне себе респектабельные соседи. Это не глухая деревня, но, с другой стороны, мы место выбирали не соседей ради. Да и удаленность от Москвы была для нас непринципиальной. Если бы такое место нашлось в десяти-двадцати километрах, мы были бы не против. Честно говоря, нам было очень сложно определиться. Мы целых пять лет искали...
М.: А тут увидели, переглянулись — и оба поняли: да, это наше.
Что вас там привлекло? Лес, речка, рыбалка?
М.: Вадим, там какое-то совершенно удивительное ощущение пространства, воздуха. Я не знаю, как это всё объяснить. Мы всё строили с нуля, нашли архитектора, проектировали, придумывали. Наш дом — это воплощение нашей мечты. Кстати, изначально мы хотели купить готовый дом, но ни один нам не подошел.
Интересно, почему?
М.: Вот не подходит, и всё! То закутки какие-то, то потолки низкие, и всё очень стандартное, какое-то однотипное. Мы хотели больше пространства, чтобы потолки в гостиной не в
3,5 метра, а значительно выше. Кроме того, наш дом обязательно должен был быть из дерева, а не из камня. Мы живем в каменной Москве, этого достаточно. При этом нам не хотелось строить избу. В общем, в этих поисках мы провели довольно долгое время, а потом решили строить сами.
Д.: Закончилось всё тем, что этот дом появился в нашей жизни как некое новое существо, которое требует очень много внимания, любви. Мы уже чувствуем, как этот дом начинает наполняться нашей энергией. Нам так хотелось, чтобы рабочие поскорее уехали…
М.: …чтобы дом задышал.
Кто-то ваш удивительный дом видел?
М.: Только родители. А что касается гостей, хочется, знаешь, сначала впитать в себя эту другую жизнь. (Улыбается.)
Хорошо. И чем же вы на своем загородном участке занимаетесь?
Д.: Маша картошку сажает, свеклу, петрушку.
Ты серьезно?
М.: Нет, ну ты что! Какая картошка? Я вообще не садовод. Там всё заросло великолепными луговыми травами, просто невероятно. Я терпеть не могу всей этой рукотворности, выхолощенности.
В доме всё сами: готовите, убираете?
Д.: Ты же понимаешь, что помощники — не наш вариант.
М.: В этом должна быть какая-то очень серьезная необходимость, и только тогда это случится. До тех пор пока я могу всё делать сама, я буду это делать.
Д.: На 50-летие свадьбы возьмем себе служанку. (Улыбается.)
То есть для вас и дом, и своя квартира — это некая берлога?
Д.: Даже хуже. Это какая-то глубокая кроличья нора, куда мы заползаем, и нам там хорошо. Для нас очень важно сохранять эту зону отчуждения, когда дальше определенной границы мы никого не пускаем.
М.: Вадим, ты единственный журналист, которому удалось проникнуть в наше пространство.
Да, я снимал однажды передачу в вашей квартире. Надо сказать, у вас красивая «нора». Всё в стиле прованс ― знаю, вы очень любите Францию.
Д.: (Улыбается.) Сейчас мы собираемся пустить весь этот прованс под топор. Нам стал ближе минималистический стиль, мы постепенно приходим к какому-то аскетическому образу существования.
М.: Больше серокаменного цвета, всего по минимуму.
Я понимаю, что минимализм — абсолютно ваша стихия.
Д.: Это, наверное, какая-то внутренняя потребность. Когда тебе 25, тебе хочется всего, в
30 лет ты начинаешь задумываться, зачем тебе всё это надо, в 35 тебе, в общем, уже ничего не нужно. Ну а в сорок лет ты понимаешь, что, конечно же, что-то тебе все-таки нужно и не стоит себя обманывать. Но при этом требуется очень немного.
Даня, подожди, тебе же еще нет сорока.
Д.: Мне 38, но я чувствую себя намного старше. А может, я и кокетничаю: когда мы в июне были на «Кинотавре», я каждую ночь пропадал на дискотеках, танцевал до упаду до трех-четырех часов утра.
А Маша?
М.: И я тоже. Правда, немного меньше, чем Даня. (Улыбается.)
Но это, наверное, исключение, которое подтверждает правило — правило вашего поведения. Скажите, эта тяга к затворничеству для вас обоих характерна с детства?
Д.: Сложно сказать. У меня с детства грустные глаза. Они как-то грустят, непонятно о чем. Если посмотреть на мои детские фотографии, то там какая-то вселенская печаль затаенная. С другой стороны, у меня всегда была потребность общаться и как-то проникать в этот мир, социализироваться. Я был самым активным пионером в школе. Не стал комсомольцем только потому, что разбил какое-то стекло в школьном шкафу, подравшись с одноклассником. А так успел бы побыть и комсомольцем. Я всегда неистово верил в то, что партия и Ленин победят. Потом эта социальная активность стала угасать — с юношеским взрослением, первым портвейном, первой любовью, первой ночью, проведенной вне дома. Я понемногу начинал замыкаться в себе. Может, дело в моем дурном характере, а может, в неких семейных обстоятельствах. И это притом, что я всегда осознавал, что это опасный путь — одиночество, потому что, когда человек начинает вариться в собственном соку, он там может прокиснуть. Здесь нужно быть очень внимательным по отношению к себе, чтобы не сотворить из этого какой-то фетиш, чтобы не превратиться в самодостаточного дурака, который чувствует и ощущает себя пупом земли и ему никто не нужен. А с другой стороны, я понимал, что если начну себя перебарывать, стараться менять внутренний режим, то пойду не своим путем.
Возможно, Даня, кого-то такое твое затворничество раздражает и вызывает неприятие, потому что это можно расценивать как высокомерие, глупость или неоправданное самомнение. Но в твоем случае это, конечно же, не так. А ты, Маша, тоже аскет со стажем?
М.: У меня с детства были проблемы с социумом. Я не могла ходить в детский сад, не могла общаться с детьми. В школе — всё то же самое. Я везде была словно инородное тело. Это правда. Так сложилось.
Д.: Помнишь, ты рассказывала, как мама пару раз отдавала тебя в пионерский лагерь, и каждый раз ты очень быстро возвращалась домой.
М.: Да, через неделю меня оттуда увозили с истериками. Звонили маме и говорили: «Заберите вашу дочь…»
Д.: «…она нам тут всё портит».
М.: Да, я не могла участвовать в этих линейках, в этих бесконечных празднествах с галстуками, с флагами.
Теперь я понимаю, почему ты решила поступать в театральный институт. Ведь актерская профессия предполагает освобождение от каких-то комплексов в том числе.
М.: Наверное, ты прав.
Д.: Это точно некий продолжительный психотерапевтический курс.
Могу сказать, что психотерапевтический курс удался. В Театре Гоголя, куда вы оба попали после института, вы сразу заявили о себе мощными ролями.
М.: Да, нам повезло. Я сыграла чеховскую героиню Сашу в спектакле «Иванов», а Даня — главную роль в «Петербурге» по Андрею Белому.
Д.: Когда меня определяли в этот «засол», никто и не предполагал, что этот спектакль состоится и так прозвучит: вроде симпатичный парень, пусть играет, а там посмотрим. В результате спектакль был обласкан всеми возможными на тот момент премиями.
Я хорошо помню спектакль «Петербург». Если не ошибаюсь, ты, даже уйдя из театра, продолжал какое-то время в нем играть.
Д.: Спасибо за это тогдашнему художественному руководителю театра Сергею Яшину. Несмотря на все наши личные конфликты, он этот спектакль сохранил.
Это, кстати, еще один штрих к твоему портрету. Многие актеры служат в одном театре всю жизнь. А ты, Даня, покидаешь насиженные места с поразительной легкостью.
Д.: Сергей Яшин про меня сказал так: «Вы, Даниил, актер-шатун». Он был прав, потому что мне действительно не сидится на одном месте. И ведь я вроде бы особо никуда не скачу, но при этом умудряюсь всё время уходить — из одного театра, другого.
Этим «вирусом» ты заразил и Машу, которая вслед за тобой тоже покинула Театр Гоголя.
М.: Я в какой-то момент просто поняла, что перестала развиваться, всё остановилось. Меня это стало невыносимо тяготить. Я поняла, что для меня это смерть, и ничего другого нельзя было придумать, как только совершить такой поступок — уйти.
Причем в твоем, Маша, случае, уйти в никуда.
Д.: Возможно, мы действительно какие-то недалекие люди, которые чего-то не понимают в этой жизни, но мы не испытываем страха за наше будущее, мол, как мы будем получать пенсию. (Делает паузу.) Видишь, мы уже про пенсию говорим. Это всё к нашему 20-летнему юбилею. (Улыбается.)
Совсем недавно, Даня, ты покинул Театр на Малой Бронной. Хотя у тебя там всё было о’кей: Хлестаков в «Ревизоре», отличный дуэт с Юлией Пересильд в «Варшавской мелодии».
Д.: Да, причем с Бронной я ушел второй раз. Это надо было умудриться, конечно. Я вдруг понял, что театр вошел в фазу какого-то гнилостного конфликта, где нет правых и виноватых, где будет только вражда и какое-то лично мне ненужное выяснение отношений. В силу того, что, будучи артистом труппы, я должен был рано или поздно сформировать свое мнение, я решил, что не хочу во всём этом участвовать. Хотя, конечно, свои спектакли буду продолжать играть.
В общем, ты вновь свободный человек. Поздравляю!
Д.: У меня нет по этому поводу никаких иллюзий. Я ухожу не потому, что мне будет от этого легче, я просто понимаю, что по-другому не могу поступить. Моя трудовая книжка лежит в театре или, как сейчас, дома — в чем разница?
Помню, несколько лет назад мы с тобой думали про антрепризный проект, даже пьесу нашли, но тогда как-то не случилось.
Д.: Может, и слава богу, Вадик?
А может, это все-таки твой путь —
своя продюсерская компания, которая
будет делать спектакли «на Страхова»?
Или не потянешь?
Д.: Что значит «не потянешь»? Вопрос провокационный. В административном смысле, может, и потяну. Вопрос в том, надо ли кому-то, чтобы был театр Даниила Страхова? Вообще в творческом плане совмещение функций продюсера и артиста хороших плодов, как правило, не дает. Как способ заработать денег — да, вариант. Но я пока стараюсь избегать сухого подхода к этому делу.
И правильно. Теперь о Маше. В этом году на «Кинотавре» в конкурсной программе был фильм режиссера Светланы Проскуриной «До свидания мама», где у тебя одна из главных ролей. Ты сыграла одинокую женщину, у которой глубокая душевная рана, и сыграла ты здорово.
М.: Спасибо большое.
А несколько лет назад, на Московском кинофестивале, был фильм Ларисы Садиловой «Ничего личного», и главная роль там тоже стала твоей победой.
М.: Эти две картины очень мне дороги. Мои роли сами находят меня, я специально ничего для этого не делаю. А в прошлом году я играла во Франции, в спектакле по рассказам Бунина, у замечательного режиссера Людмилы Некрасовой, и это тоже очень интересный проект. В свое время я училась на дизайнера, но на самом деле это была некая сублимация, потому что мне всегда хотелось заниматься театром и кино. Эти возможности, как видишь, есть, но очень точечные.
А как роман с кино развивается у тебя, Даня? Когда в редакции я сказал, что буду делать это интервью, то услышал в ответ: «Как здорово, но что-то давно Страхова на экране не видно».
Д.: Могу сказать: работой я не обижен. Но так получается, что картины, в которых я снимаюсь последние три года, по разным причинам пока не доходят до зрителя. Например, 8-серийная картина «Инкассаторы» Юрия Быкова вроде бы куплена Первым каналом, но почему-то до сих пор ее нет в эфире.
М.: Там у Дани совершенно новый образ, таким его видеть не привыкли. Он более брутальный, что ли. Ушла романтика.
Д.: Еще одна картина — «Цезарь» Эльдара Салаватова — пока не куплена ни одним из каналов. Там герой еще ортодоксальней. Это странная ситуация, когда ты без конца работаешь, а все говорят: «Страхова нет». Наверное, для чего-то это нужно. Возможно, это всё выйдет в один день, и все скажут: господи помилуй, по всем каналам Страхов, и куда от него деваться! (Улыбается.) Как раз в эти дни на канале «Россия-1» идет 10-серийная картина Ильи Хотиненко «Поиски улик». Это возврат к романтическому герою, но не в лоб.
Внешность у тебя романтическая, никуда от этого, Даня, не уйдешь. Скажи, сейчас ты снимаешься?
Д.: В августе начну работать над тремя картинами. Ближайшие три месяца расписаны так, что выходных не предвидится.
А как же ваше с Машей 20-летие? Опять не будете отмечать?
М.: У нас вообще с датами проблема. Мы никогда ничего специально не отмечаем. Мы вдруг вспоминаем о чем-то важном, но совершенно в другой день.
Д.: В августе у Маши день рождения, а я по старой традиции в этот момент буду сниматься где-то в другом городе. Знаешь, Вадим, я обратил внимание, что мы всё время говорим: «Мы об этом не рассказываем», и выбалтываем тебе самое дорогое... Парадокс. Спасибо тебе за него — надо иногда выныривать из своего омута, это для чего-то нужно нам самим.
НОВОЕ ИНТЕРВЬЮ МАРИИ И ДАНИИЛА, в журнале "Антена-Телесемь", тв 8-14 сентября 2014г. № 37, чтобы не ошибиться с журналом на обложке Нона Гришаева с сыном и надпись Первоклассная мама
Ум не спасет от глупостей, совершаемых под влиянием настроения.